25.04.2020
"Арбузный переулок" Виктор Драгунский
Рассказ для детей
Я пришел со двора после футбола усталый и грязный как не знаю кто. Мне было весело, потому что мы выиграли у дома номер пять со счетом 44:37. В ванной, слава богу, никого не было. Я быстро сполоснул руки, побежал в комнату и сел за стол. Я сказал:
- Я, мама, сейчас быка съесть могу.
Она улыбнулась.
- Живого быка? - сказала она.
- Ага, - сказал я, - живого, с копытами и ноздрями!
Мама сейчас же вышла и через секунду вернулась с тарелкой в руках. Тарелка так славно дымилась, и я сразу догадался, что в ней рассольник. Мама поставила тарелку передо мной.
- Ешь! - сказала мама.
Но это была лапша. Молочная. Вся в пенках. Это почти то же самое, что манная каша. В каше обязательно комки, а в лапше обязательно пенки. Я просто умираю, как только вижу пенки, не то чтобы есть. Я сказал:
- Я не буду лапшу!
Мама сказала:
- Безо всяких разговоров!
- Там пенки!
Мама сказала:
- Ты меня вгонишь в гроб! Какие пенки? Ты на кого похож? Ты вылитый Кощей!
Я сказал:
- Лучше убей меня!
Но мама вся прямо покраснела и хлопнула ладонью по столу:
- Это ты меня убиваешь!
И тут вошел папа. Он посмотрел на нас и спросил:
- О чем тут диспут? О чем такой жаркий спор?
Мама сказала:
- Полюбуйся! Не хочет есть. Парню скоро одиннадцать лет, а он, как девочка, капризничает.
Мне скоро девять. Но мама всегда говорит, что мне скоро одиннадцать. Когда мне было восемь лет, она говорила, что мне скоро десять. Папа сказал:
- А почему не хочет? Что, суп пригорел или пересолен?
Я сказал:
- Это лапша, а в ней пенки...
Папа покачал головой:
- Ах вот оно что! Его высокоблагородие фон барон Кутькин-Путькин не хочет есть молочную лапшу! Ему, наверно, надо подать марципаны на серебряном подносе! Я засмеялся, потому что я люблю, когда папа шутит.
- Это что такое - марципаны?
- Я не знаю, - сказал папа, - наверно, что-нибудь сладенькое и пахнет одеколоном. Специально для фон барона Кутькина-Путькина!.. А ну давай ешь лапшу!
- Да ведь пенки же!
- Заелся ты, братец, вот что! - сказал папа и обернулся к маме. - Возьми у него лапшу, - сказал он, - а то мне просто противно! Кашу он не хочет, лапшу он не может!.. Капризы какие! Терпеть не могу!..
Он сел на
стул и стал смотреть на меня. Лицо у него
было такое, как будто я ему чужой. Он
ничего не говорил, а только вот так
смотрел - по-чужому. И я сразу перестал
улыбаться - я понял, что шутки уже
кончились. А папа долго так молчал, и мы
все так молчали, а потом он сказал, и как
будто не мне и не маме, а так кому-то, кто
его друг:
- Нет, я, наверно, никогда не
забуду эту ужасную осень, - сказал папа,
- как невесело, неуютно тогда было в
Москве... Война, фашисты рвутся к городу.
Холодно, голодно, взрослые все ходят
нахмуренные, радио слушают ежечасно...
Ну, все понятно, не правда ли? Мне тогда
лет одиннадцать-двенадцать было, и,
главное, я тогда очень быстро рос, тянулся
кверху, и мне все время ужасно есть
хотелось. Мне совершенно не хватало
еды. Я всегда просил хлеба у родителей,
но у них не было лишнего, и они мне
отдавали свой, а мне и этого не хватало.
И я ложился спать голодный, и во сне я
видел хлеб. Да что... У всех так было.
История известная. Писано-переписано,
читано-перечитано...
И вот однажды иду я по маленькому переулку, недалеко от нашего дома, и вдруг вижу - стоит здоровенный грузовик, доверху заваленный арбузами. Я даже не знаю, как они в Москву попали. Какие-то заблудшие арбузы. Наверно, их привезли, чтобы по карточкам выдавать. И наверху в машине стоит дядька, худой такой, небритый и беззубый, что ли, - рот у него очень втянулся. И вот он берет арбуз и кидает его своему товарищу, а тот - продавщице в белом, а та - еще кому-то четвертому... И у них это ловко так цепочкой получается: арбуз катится по конвейеру от машины до магазина. А если со стороны посмотреть - играют люди в зелено-полосатые мячики, и это очень интересная игра. Я долго так стоял и на них смотрел, и дядька, который очень худой, тоже на меня смотрел и все улыбался мне своим беззубым ртом, славный человек. Но потом я устал стоять и уже хотел было идти домой, как вдруг кто-то в их цепочке ошибся, загляделся, что ли, или просто промахнулся, и пожалуйте - тррах!.. Тяжеленный арбузище вдруг упал на мостовую. Прямо рядом со мной. Он треснул как-то криво, вкось, и была видна белоснежная тонкая корка, а за нею такая багровая, красная мякоть с сахарными прожилками и косо поставленными косточками, как будто лукавые глазки арбуза смотрели на меня и улыбались из середки. И вот тут, когда я увидел эту чудесную мякоть и брызги арбузного сока и когда я почуял этот запах, такой свежий и сильный, только тут я понял, как мне хочется есть. Но я отвернулся и пошел домой. И не успел я отойти, вдруг слышу - зовут:
"Мальчик, мальчик!" Я оглянулся, а ко мне бежит этот мой рабочий, который беззубый, и у него в руках разбитый арбуз. Он говорит:
"На-ка, милый, арбуз-то, тащи, дома поешь!" И я не успел оглянуться, а он уже сунул мне арбуз и бежит на свое место, дальше разгружать. И я обнял арбуз и еле доволок его до дому, и позвал своего дружка Вальку, и мы с ним оба слопали этот громадный арбуз. Ах, что это была за вкуснота! Передать нельзя! Мы с Валькой отрезали большущие кусищи, во всю ширину арбуза, и когда кусали, то края арбузных ломтей задевали нас за уши, и уши у нас были мокрые, и с них капал розовый арбузный сок. И животы у нас с Валькой надулись и тоже стали похожи на арбузы. Если по такому животу щелкнуть пальцем, звон пойдет знаешь какой! Как от барабана. И об одном только мы жалели, что у нас нет хлеба, а то бы мы еще лучше наелись. Да...
Папа отвернулся
и стал смотреть в окно.
- А потом еще
хуже - завернула осень, - сказал он, -
стало совсем холодно, с неба сыпал
зимний, сухой и меленький снег, и его
тут же сдувало сухим и острым ветром. И
еды у l5;ас стало совсем мало, и фашисты
все шли и шли к Москве, и я все время был
голодный. И теперь мне снился не только
хлеб. Мне еще снились и арбузы. И однажды
утром я увидел, что у меня совсем уже
нет живота, он просто как будто прилип
к позвоночнику, и я прямо уже ни о чем
не мог думать, кроме еды. И я позвал
Вальку и сказал ему:
"Пойдем, Валька,
сходим в тот арбузный переулок, может
быть, там опять арбузы разгружают, и,
может быть, опять один упадет, и, может
быть, нам его опять подарят".
И мы
закутались с ним в какие-то бабушкины
платки, потому что холодюга был страшный,
и пошли в арбузный переулок. На улице
был серый день, людей было мало, и в
Москве тихо было, не то что сейчас. В
арбузном переулке и вовсе никого не
было, и мы стали против магазинных дверей
и ждем, когда же придет грузовик с
арбузами. И уже стало совсем темнеть, а
он все не приезжал. Я сказал:
"Наверно, завтра приедет..."
"Да, - сказал Валька, - наверно, завтра".
И
мы поили с ним домой. А назавтра снова
пошли в переулок, и снова напрасно. И мы
каждый день так ходили и ждали, но
грузовик не приехал...
Папа замолчал.
Он смотрел в окно, и глаза у него были
такие, как будто он видит что-то такое,
чего ни я, ни мама не видим. Мама подошла
к нему, но папа сразу встал и вышел из
комнаты. Мама пошла за ним. А я остался
один. Я сидел и тоже смотрел в окно, куда
смотрел папа, и мне показалось, что я
прямо вот вижу папу и его товарища, как
они дрогнут и ждут. Ветер по ним бьет, и
снег тоже, а они дрогнут и ждут, и ждут,
и ждут... И мне от этого просто жутко
сделалось, и я прямо вцепился в свою
тарелку и быстро, ложка за ложкой,
выхлебал ее всю, и наклонил потом к себе,
и выпил остатки, и хлебом обтер донышко,
и ложку облизал.